И то, и другое. Я работаю над несколькими проектами, в которые в определенной степени вовлечены K2. Будет и новый альбом, но я пока не знаю, выйдет ли он под вывеской K2 или как мой сольник. Все будет зависеть от того, какими в итоге получатся песни. Но в любом случае, это будет хард-роковый диск. Кроме того, я продюсирую других исполнителей, у меня есть собственная студия, например, сейчас я работаю с группой B.I.G. В состав этой группы входит бывший басист Easy Action, коллектива, в котором я играл до Europe. Так что дел у меня хватает. (Смеется).
Ты записал уже немало альбомов, и как музыкант, и как продюсер. Какой из них имеет для тебя особое значение? И над каким было интереснее всего работать?
Я бы сказал, что больше всего горжусь вторым альбомом Easy Action, который называется “That Makes One” (1986). Я вложил в него очень много сил. Именно тогда я в первый раз смог воплотить в студии то, чего я хотел. Фактически у меня была возможность делать все, что мне заблагорассудится, и результат получился очень впечатляющим. Еще было очень весело работать над альбомом Europe “Out Of This World” (1988). У меня впервые появилась возможность поработать с известным американским продюсером в отличной студии в Лондоне.
В настоящий момент K2 – это твой приоритет? Или же ты уделяешь основное внимание работе в студии и менеджменту других коллективов, а K2 – это своего рода хобби?
Я считаю своим приоритетом игру на гитаре. А буду ли я играть в составе K2 или в качестве сольного исполнителя, это пока не известно. Главное для меня – это играть и выступать. Но деньги я зарабатываю не на этом, а на продюсировании и других проектах. Так что они тоже очень важны.
Кстати, почему перерыв в твоей сольной деятельности после дебютного диска “Shine On” (1995) так затянулся? Ведь ты начал работать над следующим диском вместе с клавишником Матсом Олауссоном (ранее – группа Ингви Мальмстина) еще в 1998 году, но почему из этого ничего не вышло?
Мы с Матсом сочинили несколько очень сильных песен. Четыре или пять композиций мы даже записали, но я их так и не закончил, потому что материал получался не в том ключе, в каком я хотел. На мой взгляд, мы развивались в неправильном направлении, и хотя эти песни можно было смикшировать и издать, я никогда не стану выпускать материал, которым я не доволен на 100 процентов. Мы начали запись, она проходила в студии моего бывшего гитарного техника Патрика Фоша, записали все основные партии, но у меня так и не хватило энергии закончить материал. Для меня это вообще большая проблема – я часто бросаю дела на середине. Я ведь несколько раз принимался за запись альбома и до работы с Матсом, но так и не закончил его.
Тогда как же на свет появился K2? Как ты познакомился с барабанщиком Сноуи Шау (Dream Evil, Notre Dame, ex-King Diamond), и какова его роль в группе?
Когда я познакомился со Сноуи, у меня уже были готовы демо-записи, но именно его игра сделала альбом единым целым. У него очень свободный стиль игр
ы, а именно этого я искал многие годы. Мне его рекомендовал наш общий друг Чарли Сторм, он сказал: «Попробуй поработать с этим парнем, он совершенно чокнутый, тебе он понравится!» И оказалось, что он действительно совершенно чокнутый! (Дружный смех). И он действительно мне понравился. Когда мы вошли в студию, практически все песни были уже сочинены, но после того, как мы записали барабаны, его игра вдохновила меня на внесение значительных изменений в материал. Он стал гораздо раскованнее – раз Сноуи играет так раскованно, то и я почувствовал, что могу сделать то же самое на гитаре.На альбоме “Melon Demon Divine” басистом значится некий Клатуу, а на твоем официальном сайте басист K2 фигурирует под именем Кен Сэндин. Это один и тот же человек, или же вы поменяли басиста после записи?
(Смеется). Когда я и Сноуи записывали альбом, мы обязательно хотели, чтобы группа существовала в формате трио, но у нас не было под рукой третьего музыканта. Так что Клатуу – это вымышленный персонаж, все басовые партии на альбоме сыграл я сам.
Так вот почему ты назвал группу K2?
Да, ты правильно догадался! (Дружный смех). В общем, я сам прописал бас, потому что мы не смогли вовремя найти басиста. Несколько позднее мы нашли Кена Сэндина, и он нам отлично подошел, но когда он появился в составе, альбом был уже завершен.
Меня очень удивил тот факт, что диск вышел на Frontiers Records, ведь этот лейбл ориентируется на классический хард и практически не выпускает музыку, звучащую столь современно. Как ты получил контракт с ними, и доволен ли ты работой лейбла?
Да, факт действительно удивительный, но я думаю, что Серафино и Марио, боссы Frontiers, любят не только классику, но и современные веши. Наверное, они заинтересовались мной, потому что я принадлежу к эпохе 1980-х, а это как раз та музыка, с которой они обычно работают. Но им также понравился и сам альбом, хотя я этого совсем не ожидал.
Альбом оправдал твои ожидания в плане продаж, коммерческого успеха и т.д.?
Нет, вовсе нет. Я, конечно, не планировал продать его тиражом 100 тысяч экземпляров, но все равно ожидал большего успеха, чем получилось на самом деле. Удивительно, но главная проблема в том, что европейские магазины и дистрибьюторы ставят диск в свои каталоги на букву “K”, однако если ты будешь смотреть, что находится на полках и в каталогах на “K2”, то первое, что тебе попадется, это саундтрек к одноименному фильму про горы. А если будешь искать, что находится в каталоге на “Marcello”, как это делают большинство людей, то вообще ничего не найдешь. Вот такая проблема, и оказалось, что ее практически невозможно решить. Сейчас большинство магазинов в больших городах все-таки приняли меры, и теперь мой диск можно найти в разделах и на букву “M”, и на букву “K”, так что его теперь более-менее можно найти. Я понимаю, все это звучит как безделица, но дело в том, что многие вообще не знают о том, что такой диск вышел. Мое творчество трудно назвать коммерческим, на диске не так уж много хитов, там гораздо больше экспериментов, и до сведения людей нужно как-то довести, что диск вышел. А это оказалось проблематично. Поэтому мы расстались с Frontiers, я больше с ними не
работаю. Новый диск выйдет на другом лейбле, я сейчас как раз веду переговоры с несколькими компаниями по этому поводу.Альбом начинается с довольно мрачной композиции под названием “Everything Must Die”. Что вдохновило тебя на ее сочинение, и почему ты решил поставить столь невеселую песню первым номером на альбоме?
(Пауза). Ну, ведь это на самом деле так – все на свете когда-нибудь умирает, и все это знают. У всего на свете есть начало и есть конец. Но я бы не сказал, что песня очень уж мрачная, в ней есть место надежде. Вспомни последний куплет: «In the end life ain’t fair / The reaper loses never / But don’t despair / Your souls will live forever” («В конце концов, в жизни нет справедливости / Старуха с косой всегда берет верх / Но не отчаивайтесь / Ведь ваши души будут жить вечно»). Так что в каком-то смысле у песни позитивный настрой. На сочинение этого текста меня вдохновила музыка, которую я написал, она получилась очень мрачной. А номером один она идет потому, что мощный быстрый трек лучше всего подходит для начала альбома.
Следующая песня “Enemies” удивляет ничуть не меньше. Ты всегда говорил, что слушаешь много современной музыки, но этот трек – не просто современная музыка, там есть даже рэповые куски. Ты интересуешься рэпом?
Не рэпом, а, скорее, ямайской манерой петь, тем, что у них называется “toasting” (от англ. слова “toast” – произносить тосты – прим. пер.). Когда я работал в Europe, мы несколько лет жили в Вест-Индии, и тогда я заинтересовался такой манерой пения. Мы жили на небольшом острове в Вест-Индии, и у нас там были местные фанаты растафари, которые могли отлично делать “toasting”. Мне тогда очень понравилось их пение, и теперь я сделал его собственную версию. Разумеется, для меня было бы глупо петь на ямайском английском, ведь я из богом забытого Готенбурга. (Смеется). Так что у меня получилась очень особенная версия такого пения, и возможно, она чем-то похожа на рэп. Мне очень понравилось петь эти фрагменты, и получилось здорово. На самом деле, такая манера пропевать или, скорее, выбрасывать из себя слова с большой скоростью возникла отнюдь не на Ямайке, а в Англии, причем очень-очень давно.
В качестве бонуса на альбоме представлена еще одна версия этой композиции, но с другими словами и под названием “Can I B The 1”. Ты не мог бы рассказать поподробнее об этом треке?
В 1980-х я познакомился с парочкой шведских теннисистов – одного звали Петер Лунгрен, а второго – Никлас Крун. Тогда они были очень успешными игроками, разъезжали по всему миру, и мы пару раз сталкивались с ними в различных точках земного шара. Мы подружились и до сих пор остаемся друзьями. Года полтора назад Никлас Крун позвонил мне и сказал, что у него возник новый вариант текста этой песни. Я подарил ему мой альбом еще до того, как он был выпущен, когда мы виделись в летнем домике Петера Лунгрена. Кстати, если не ошибаюсь, Петер сейчас тренирует одного русского теннисиста. (Ки не ошибается – этим теннисистом является ни кто иной, как Марат Сафин -–прим. авт.) Так вот, Никлас захотел переписать текст этой песни, чтобы речь в нем шла об американском теннисном турнире “Master’s Cup”. Я сказал: «Безумная идея, но давай попробуем!» Мне вообще нравится
пробовать все новое и безумное. Никлас написал текст, получилось здорово, потом я поговорил с организаторами “Master’s Cup”, и они пришли от песни в восторг. Мне оплатили перелет в Америку, я появился там на радио и дал несколько интервью, а поскольку мне в принципе нравится теннис, я с удовольствием посетил и несколько игр. Так у нас получился своего рода гимн “Master’s Cup”.Еще один интересный трек на альбоме – “Tattoo For Patto”, который посвящен гитаристу Олли Хэлселу и его группе Patto. Эти люди и их музыка как-то на тебя повлияли?
Да, совершенно точно. Это моя самая любимая группа и самый любимый гитарист. Я им очень многим обязан и решил как-то поблагодарить их, сделав им своеобразный трибьют. Они оказали огромное влияние на мое развитие как музыканта. Очень жаль, что им так и не удалось прославиться.
Кстати, мне кажется, что текст этой песни в какой-то степени можно отнести и к твоему пребыванию в Europe, особенно такие строчки: “The music business is a cynical show / They suck out your blood / And then off you go / A&R assholes standing in a row” («Музыкальный бизнес – циничное место / Из тебя высосут всю кровь / А потом выкинут на помойку / И менеджеры по репертуару пальцем о палец не ударят»).
Да, это правда, в тексте есть второй план. Я достаточно скептически отношусь к музыкальному бизнесу и людям из отделов по работе с артистами и репертуару. Песня как раз и рассказывает о том, как трудно настоящему таланту пробиться на современной музыкальной сцене. Patto никогда не были знаменитыми, хотя группа этого заслуживала.
Раз уж у нас речь зашла о Europe, не могу не спросить тебя относительно недавнего возрождения этой группы. Когда пару лет назад было официально объявлено о реюнионе, ты сказал, что студийная работа с Europe тебя не интересует, но не исключил, что присоединишься к ребятам в турне. Этого так и не произошло, а некоторое время спустя ты заявил, что не поддерживаешь контакт с бывшими коллегами. Значит, шансов на твое возвращение в Europe больше нет?
Моя эпопея с Europe завершена. Думаю, состав Europe должен оставаться таким, как он выглядит сейчас. Не стоит говорить «никогда», но я уверен, что моего возвращения в группу не произойдет. Я достаточно сильно изменился, и для меня нет там места. С тех пор, как мы играли вместе, прошло много лет, и все это время мы шли в совершенно разных направлениях. Возможно, людям со стороны это и не видно, но у нас совершенно разные интересы.
Следующий вопрос интересует меня уже давно. Сейчас все знают, что альбом Europe “Prisoners In Paradise” (1991) получился совсем не таким, как вы хотели, из-за давления со стороны лейбла. Но мне совершенно непонятно, почему лейбл стал вдруг давить на успешную и популярную группу, которая работает на сцене уже 10 лет. Что им не понравилось? Чего они от вас хотели?
Мы собирались утяжелить наш стиль, потому что времена требовали более тяжелой музыки. Не забывай, что когда мы работали
над “Prisoners In Paradise”, на большой сцене появился грандж. Менеджеры лейбла чуть в штаны не наделали со страха, они ведь понимали, что времена меняются, и никто не хотел рисковать. Не было никакой уверенности, что если мы станем играть тяжелее, мы по-прежнему будем продавать много дисков. В первоначальном варианте “Prisoners In Paradise” было куда больше тяжелых гитарно-ориентированных треков, и лейбл отказался его выпускать. Нам пришлось вернуться в студию и записать несколько новых песен, и только тогда альбом приняли. Наверное, это изменило альбом не в лучшую сторону, но я не уверен, что если бы мы выпустили первоначальный вариант, он имел бы успех. Сам понимаешь, началась эпоха гранджа, и на некоторое время хард-рок просто умер. Мелодичный хэви-метал стал частью истории, и почти все металлисты в Лос-Анджелесе сменили косухи на свитера, а длинные волосы на модные стрижки. Причем это произошло буквально за одну ночь, я сам был очень удивлен.
Сколько песен, записанных для изначального варианта “Prisoners In Paradise”, вам пришлось выкинуть с альбома?
Не помню точно. “Mr. Government Man”, “Rainbow Warrior”, “Break Free”… В общей сложности, порядка пяти песен, которые сделали бы альбом гораздо тяжелее. Существующий вариант “Prisoners In Paradise” – это, по сути, совсем другой диск.
Что ж, оставим прошлое и вернемся к настоящему. Расскажи о своем недавнем участии в шведском отборочном туре «Евровидения». Как получилось, что на этом конкурсе ты выступал вместе с канадской певицей Аланной Майлс? Кому пришла в голову такая идея?
Это запутанная история. Человек, который возглавляет организационный комитет шведского отборочного тура «Евровидения», связался со мной и пригласил меня на конкурс в качестве специального гостя. Я не был уверен, что этим стоит этим заниматься, и сказал: «Хорошо, но при одном условии: я буду выступать с K2». Он согласился, но предложил выступить дуэтом с какой-нибудь девушкой. Первой кандидатурой была Катрина из Cathrina And The Waves, и я решил, что это неплохая идея. Я начал работать над песней (в итоге она получила название “We Got It All” – прим. авт.) с таким расчетом, чтобы вокальная партия подходила именно ей, но вскоре выяснилось, что она уже участвует в конкурсе с собственной песней и поэтому не сможет спеть еще и мою. Тогда мы стали связываться с другими певицами, которым, на наш взгляд, подошла бы эта песня. Мы связались с Джоан Джетт, Ким Уайлд, Белиндой Карлайл, Сюзанной Хоффс из Bangles… В общем, со множеством исполнительниц, и многие из них заинтересовались нашим предложением. Но поскольку переговоры велись, когда до конкурса оставалось совсем не много времени, почти все они просто не смогли найти для этого время. «Окно» в расписании было только у Аланны. Она записала свой вокал в Канаде с Терри Брауном, продюсером группы Rush, а мы здесь смикшировали все партии, так что я впервые встретился с Аланной, когда мы уже начали репетировать перед конкурсом. Однако у нас все отлично получилось.
И тем не менее, в финал «Евровидения» ваша песня не пробилась. Однако ты недавно выиграл другой конкурс – на американском Film and Video Contest ты получил приз за «творческую безупречность» за музыку к рекламному ролику шведского истребителя Jas Gripen 39C. Как ты оказался в роли автора музыки для рекламы военного самолета? Тебе нравится авиация?
Тут совсем другое дело – я занялся этим видеороликом, потому что его режиссер Патрик Уллеус снимает множество видеоклипов для рок-музыкантов. Его компания называется Revolver Films, и они сделали огромное количество видеоклипов для музыкантов из Швеции и других стран, наверное, более двухсот. Сейчас он один из самых успешных шведских клипмейкеров в области рок-музыки. Ему сделали заказ на этот рекламный ролик, и он спросил меня, не хотел бы я написать для него музыку. Так что единственная причина, по которой я участвовал в этом проекте – наша дружба.
Роман Патрашов
20 июня 2005 г.
13 июл 2005
|